****

Повозиться придётся, помучиться

с нудной скукой ─ за час не отделаться

от навязчиво-серой попутчицы,

да к тому ж абсолютной бездельницы.

Самому от неё не избавиться.

Не хватает ни сил, ни желания.

Незаметно прилипла пиявица

и сосёт из души оправдания.

Только те, кто находят красивое

и в промокшем, и в серо-изношенном,

могут ржавую скуку под ивами

превращать в золотые горошины;

перекрашивать серое в красное,

безнадёжное делать удачливым,

в жемчуга одевать несуразное,

а осеннее ─ в летне-прозрачное.

Научусь избавляться от нудного,

перестану искать оправдания

и ещё раз у ветра попутного

одолжу молодое желание.

Вместе…

Мы ежедневно собирались вместе

три раза в день за маминым столом.

Под вечер младшим доставались песни,

а кто постарше, убегал тайком.

И умещались под единой крышей

десятки «Где?», «Зачем?» и «Почему?»,

два молчуна, красавица и рыжий,

что не давал покоя никому.

Мели снега и вырастало время

из распашонок, ссадин и обид.

Пришла пора менять юлу на стремя.

И вот по полю молодость летит

на край земли за счастьем и удачей,

за горизонт от общего стола…

И невдомёк, что больше не заплачет

та, что их вместе удержать могла.

Теперь в едино собирает радость

но чаще горе, чтобы помолчать

и ощутить, как забирает сладость

былых времён ещё одна печать.

Тихий Дон

Захотелось в чисто поле

на мураву-лебеду…

Что мне город? Из неволи

лучше к берегу уйду

нестареющего Дона,

к голубой его волне,

и останусь у затона

с тишиной наедине.

Или выклянчу у деда

лодку старую с веслом

и займёмся до обеда

с ней рыбацким ремеслом.

А потом с любимым дедом

мы наварим чан ухи,

чтобы каждый смог отведать

и простить друзьям грехи.

Ах, какое это чудо

наш родимый Тихий Дон!

Кто приедет, тот полюбит,

а кто видел, тот влюблён.

****

Кто вам доказывал, что можно

жить без вопросов и ответов,

мириться с пылью придорожной,

свободы истинной изведав,

тот или лгал, или вслепую

прожил полжизни и при этом

топтал бесцельно мостовую

зимою, осенью и летом.

Легко учить, трудней учиться.

Легко рассказывать, как надо

ловить заоблачную птицу

и не бояться снегопада.

Но разве можно по рецепту

влюбляться в рыженькие косы,

дарить блаженство или лепту

вносить тому, кто и не просит;

не путать сумерки с рассветом,

мириться с вымышленной ложью?

Жить без вопросов и ответов,

ну, согласитесь, разве можно?

Первым или вторым?

Кому-то первым повезло

в извечной гонке за везеньем

достать счастливое число

назло завистникам надменным.

Кто первый, тот неповторим

и необуздан, как цунами…

Но что плохого стать вторым

и не расталкивать локтями,

не лезть безумно на рожон,

не ждать всемирного признанья,

а просто знать, что обручён

с достойным почести призваньем.

Достался жребий стать вторым.

Но это, в принципе, неважно.

Остаться б в памяти живым,

а не подстрочником бумажным.

И в предначертанных годах,

в потоке минусов и плюсов

не отравиться б впопыхах

злодейски-язвенным укусом.

Время собирать камни…

Собираю чьи-то камни на пути.

Не стесняюсь нагибаться на ходу.

Невозможно чистой совести пройти

мимо глупости, разброшенной в бреду.

Пусть пугают равнодушьем валуны,

обещают ночь грядущую черней,

чтобы юные поклонники луны

не заметили разброшенных камней.

Не боюсь, хотя и знаю – за спиной

камень зависти прицелился в меня.

Чувство совести не может стороной

проходить, не замечая воронья.

Собирать чужие камни нелегко,

да и те, что сам разбрасывал вчера.

Но приходит время чистых родников.

и кому-то их поддерживать пора.

Кто-то должен восстанавливать мосты,

кушаками перевязывать сердца,

чистой совестью лечить от слепоты

равнодушную душонку подлеца.

****

От бессонницы и скуки – за порог.

Через улицу и в поле, на восток,

где кузнечик малахитовый продрог

и за солнышком соскучился листок.

В чистом поле неуютно и темно.

Ночь проходит, но замешкался рассвет

золотое раскрутить веретено,

а помощников достойных-то и нет.

Помогу ему, ну, как же не помочь,

если скрипку под заплаканным листком

заморозила бесчувственная ночь,

насмехаясь над кузнечиком тайком.

Если песни соловьиные в плену

и не слышно песнопенья меж ветвей,

с удовольствием за лучик потяну,

чтобы в небо возвратился соловей.

Раскручу веретено и по земле

разбегутся золотые ручейки…

Лучше к утренней прохладе, чем в тепле

до утра сверлить глазами потолки.

****

Видать, посчастливилось ветру

меня разбудить, и по-новой

исхоженные километры

готов перемерить подковой.

Никто не приказывал – надо

критично взглянуть на былое.

Кто знает, возможно, награды

давно заросли беленою;

дождями размыты заслуги,

и ветром вчерашним простужен,

к тому же – хозяин лачуги

навряд ли сегодняшним нужен.

Да если и так – не исправить.

Прошедшим себя не утешишь.

И нечего киснуть в канаве,

пока не лежащий, а пеший.

Досталось идти, так немедля

отправлюсь в дорогу за ветром,

пока не запутались в петли

не пройденные километры.

****

Надо вспомнить – был собою

в этой жизни неуёмной?

Был и пулей перед боем,

и осиновым в приёмной;

занесённым снегопадом

и трепещущим бутоном,

беспричинно виноватым

и униженным поклоном;

непричёсанно-бездомным

и блестящею обновой…

Но самим себя – не помню

в ежедневности суровой.

Если не был, кто виновен?

Как и все, иду по краю.

Быть бревном в шеренге брёвен,

что поделать - привыкаю.

А хотелось бы в дороге

хоть бы раз в году – весною,

побывать, как перед Богом,

без ролей – самим собою.

Вечер детства

Обычный вечер, как вчерашний.

По расписанию, привычно,

садилось солнце возле пашни,

и пел кузнечик мелодично.

Темнел окрас на небосводе.

Ленивый кот спешил погреться.

Петух у дома верховодил…

Но учащённо билось сердце.

Оно боялось, что на завтра

изменит кто-то расписанье,

и утро, по условьям жанра,

не встретит птичье щебетанье.

Боялось сердце, что оладьи

к столу с утра не подоспеют,

а ночью бабушкино платье

из дома вынесут злодеи…

Боялось сердце… Ох, боялось

вдруг повзрослеть. И не хотелось

встречать степенную усталость

и недоверчивую зрелость.