Чепурных Евгений Петрович родился в 1954 году в городе Чапаевск Куйбышевской (ныне Самарской) области. Учился на филологическом факультете в Куйбышевском государственном университете, в Московском Литературном институте имени А.М. Горького. Член Союза писателей России, руководитель и ведущий студии литературного мастерства при Самарской областной библиотеке.

Лизанька

Наш дворник — баба русская,

не выгонишь, не выпишешь.

Она утрами грустная,

а вечером — чуть выпимши.

Нахраписта. Прижимиста.

И хитрая, как лисонька.

А на руке прожилистой

татуировка «Лизанька».

В общеньи неудобная

и с виду чуть помятая,

она не очень добрая,

но в целом доброватая.

Худая, словно веточка.

То плачет, то ругается.

В ней Лизонька и ведьмочка,

как сёстры, уживаются.

Метёт листву, старается,

спит мирно на собрании.

И в принципе мне нравится

(на дальнем расстоянии).

С меланхолической любовью...

В России вся и все не то,

в России все и всем мешают.

зато здесь любят ни за что

(и ни за что сажают).

В России плачут ни о чем

во времени забытом

и ходят под руку с дождем

по улицам размытым.

В России каждый виноват

немножко перед Богом.

И все сопят и в высь глядят,

и думают о многом.

И эти думы (чуть блестя)

над миром бродят крУгом.

И натыкаются, грустя,

на птиц и друг на друга

***

Романа старого страницы,

Где каждый год – одна глава…

И сердце больше не боится,

Боится только голова.

А сердцу хорониться жалко

От пламени и от волны.

Как говорит одна русалка:

«Смешно бояться глубины».

Оно – мой истинный ровесник.

И, если иногда зовёт:

«Пойдём, старик, покуролесим», –

Я пью таблетку и – вперёд.

Ну, по столу ладошкой стукнуть,

Распить напиток во дворе

Или нечаянно мяукнуть

Перед начальством на ковре.

Или по лесу пошататься,

Прилечь на травке у дубков,

Увидеть сон и в нём остаться

На пару лет… Или веков.

Сирень мирская

Сирень цветёт над тленом-прахом,

шальные запахи сквозят.

А близкий друг мой стал монахом

лет двадцать пять тому назад.

И, может, в данное мгновенье

он, покрестившись на зарю,

скамейку ставит под сиренью

для братьев по монастырю.

И духом светлым и непраздным

вновь воспаряет до вершин.

И пьёт чекушку с юным братом,

успевшим сбегать в магазин.

Я различаю в волнах света

его особый, личный свет.

Мне жалко, что меня с ним нету,

мне жалко, что его здесь нет.

Не зря ж на этих ветках пенных —

чуть-чуть его, чуть-чуть мои —

как колокольчики из перьев,

звенят, качаясь, воробьи.

И, в знатоках себя не числя,

они читают, словно стих,

мои взволнованные мысли,

весьма похожие на них…

***

Как змея, соскользнув со ствола,

Оценив мою злую унылость,

Шелестящая осень вползла

Мне на плечи. И там поселилась.

Я не высох, не пал, не зачах,

Я хожу со змеей на плечах

И пускаю слова на распыл,

Как заштатный болтун, бестревожно.

Я не то чтоб тебя разлюбил,

Просто понял, что это возможно.

Просто понял, что нынче могу

Через золото видеть пургу.

(Непричёсанной глупой душе

Не положено умничать-думать).

Я не то чтобы умер уже,

Просто понял, что это — раз плюнуть.

Что во времени, пущенном вскачь,

Так бывает: пред тем как расстаться,

Обнимается с жертвой палач —

Больше не с кем ему обниматься.

Древо

Сквозь семь небес проросший стебель –

Не дух, но всё же и не плоть.

Любовь живёт на третьем небе,

А на седьмом живёт Господь.

А мы у самого подножья

Сумбурный водим хоровод.

Сквозь семь небес глядеть не можем,

Сквозь три – кому как повезёт.

А в первом – круглый пласт тумана

Плывёт простором голубым.

А в первом небе – папа с мамой.

Кому ж и быть там, коль не им?

Они не сеют и не пашут,

А постигают чудеса.

Они нас встретят и расскажут

Про остальные Небеса.

Не садитесь в изголовье...

Не садитесь в изголовье

К умирающему эху

С окровавленною грудью,

С горьким запахом питья.

Там застряло в горле слово,

Как серебряная пуля,

Предназначенная зверю,

А попавшая в дитя.

Слово, лёгкое как дымка

И тяжёлое как камень,

Проходящее сквозь стены

И сквозь кожу как рентген.

Умирающее эхо

С перебитыми ногами –

Ты лишь только отголосок,

Отразившийся от стен.

Ты лишь тень чужих страданий,

Ты не плоть, а лишь виденье.

Не листва, что серебрится.

А дыхание листвы.

Неужели это больно –

Быть божественною тенью?

Неужели это горько –

Быть лишь отсветом любви? 

Друг мой, у тебя тоже чай не допит?

Дом напротив потух, как темница,

сотни душ затаились внутри.

Эй, кому там сегодня не спится?

Поморгай мне окном раза три.

Где твой чай? Где твой сыра кусочек?

Где твой взор, как душевный посыл?

Кто-то выдумал белые ночи,

кто-то Темную ночь освятил.

В этом воздухе, пьяном без меры,

где пылинка, и та дорогА,

только шаг от Надежды до Веры,

а от Веры к Любви полшагА.

В темном небе вода шевелится,

видно, дождь не пройдет мимо дня.

Вот и дом мой погас, как темница,

не спросив ни тебя, ни меня.

У домов установка другая,

им до лампочки утренний дождь.

Хочешь, я тебе сам поморгаю

(вдруг ты этого только и ждешь)?

Да и сам я средь света ли, мрака,

на бессонном своем пятачке

день и ночь жду сигнала иль знака

с чуть надтреснутой чашкой в руке...

Бесстыжее

Уже закончился пролог

к трактовке жизненного смысла.

Уже озвучен диалог

того, что было, с тем, что вышло.

И так повернуты дела,

как будто бы на двух страницах –

и там ошибочка была,

и здесь фиг знает, что творится.

И надо б смыть всю эту муть

и переделать это дело,

перерубить, перечеркнуть,

да поздно - сердце прикипело.

И ты несешь казну-суму

невозвращаемого долга

и улыбаешься тому,

над чем другой бы плакал долго.

И понарошку хаешь жизнь

и портишь зрение и почерк.

И свой бесстыжий романтизм

стыдливо прячешь между строчек

___________________

© Евгений Чепурных, г. Самара