***
1.
Зима, зима... Белесая рука
от изгороди отрывает доски,
взъерошены луга и облака,
безликих стен топорщатся обноски,
и провода – что робкие наброски
ученика.
От первого лица и от руки
заносим в книгу знаки и штрихи,
всё то, что надиктовано природой,
в её сачке – мы сонные мальки,
качаемся, блестящи и легки,
а слышится, идут тяжелым ходом
товарняки.
2.
Земная книга пишется давно:
на вкладышах сезонных иллюстраций
читается раскрытое окно,
в безлюдном клубе крутится кино,
в прогонах станций –
стоп-кадр, старый стрелочник, обитель
его – из камня, будто на века
построена, и громкоговоритель
молчит пока.
Точнее, говорит не по уму –
что для кого и для чего опора? –
(звук заглушая, пролетает скорый,
собачьим воем прорезая тьму),
но главное понятно, суть ясна:
за станцией кончается страна,
мир на замке, и, кажется, война
теперь не скоро.
3.
Зима – такая, будто в объектив
влетели крылья замшевой тетради,
качается подкошенный штатив,
а на экране, руки заломив,
звезда кино рыдает: "Бога ради!"
И двое в клубной бархатной тени
так артистично шевелят губами,
киношный повторяя диалог,
как будто репетируют, – они
поженятся, родят детей, даст Бог,
и станут нами.
4.
Мы жили в огрубевших деревнях,
ловили птиц в силки и из реки
вытаскивали рыбок говорящих,
ходили в лес и на сопрелых пнях
клялись в любви-до-гробовой-доски,
как в настоящей.
И я там был, и я мёд-пиво пил,
я чувствовал, как жарко и подкожно
текло провинциальное родство
с наклоном лестниц, с тяжестью перил,
с любовью, начинавшейся с того,
что – невозможно.
5.
Я обещаю из другой страны
любить, построить дом, устроить рай –
что там ещё припасено на случай
разрухи, разорения, войны?
Маши рукой и тоже обещай!
Меня не мучай.
Зеркальный снег ложится на порог,
чтоб стрелочник, найдя фонарик, мог,
мигнув, с крыльца по корешку спуститься,
нащупать медный на груди свисток,
вдохнуть – и поезд двинет на восток,
порвав страницу.