Воспоминания Анны Ильиничны Шишкиной, малолетней узницы нацистских концлагерей, записанные Наталией Есиной и Владимиром Лагуновским 17 апреля 2018 года.

«Анна Ильинична Шишкина (Кочергина), рождения 19 октября 1934 года. Осенью будет 84. Родилась я в Ленинградской области, село Бабино. Это трасса Ленинград – Москва. Центральная дорога проходит в 90 км от Ленинграда. Перед войной как раз отец построил там дом. И началась война. Он пошёл на фронт сразу, а мама с тремя детьми (я постарше была, шесть с половиной, сестрёнка и братишка ещё на руках, не ходил даже).

Наши солдаты отступали к Ленинграду, я помню эту картину. Они бегут по кустам, самолёты немецкие летают - где-то в августе месяце уже. Это в 41-м году. Солдаты бегут, говорят: «Уходите, здесь будет идти фронт, нужно уходить, иначе тут все погибните». И мы ушли в деревню, километров за 5. Мама на руках несла малыша, а я козу вела. А немецкие самолёты летали низко-низко, вот это я помню очень хорошо. И они, знаете, «шутили», видно. Облетают низко группу людей, обстреляют кругом с хохотом и улетают. Мы все прятались, боялись, конечно. У меня на этой почве, так называемая, медвежья болезнь началась. Я самолеты и гул самолетов всю войну ужасно переносила. Как только загудит, всё. У меня живот начинает болеть от испуга. Я ещё долгое время вздрагивала от звука самолета. В эти первые дни войны ужасно бомбили кругом. Это всё вспоминать страшно.

А когда мы вернулись, вся деревня наша уже сгорела. Всё село сгорело, и наш новый дом. И немцы тут уже заняли территорию. Жить негде было. Какие-то землянки, какие-то крольчатники. Мы в крольчатнике жили. Гуляло стадо коров колхозных. Наши жители их ловили, потому что нужно было как-то выживать.

Зимой очень трудно было. Мы жили в четырех километрах от станции Бабино, надо было идти пешком вдоль железной дороги. На станции разгружали овёс для немецких лошадей. Вагоны приходили товарные. Иногда немцы разрешали подметать зёрнышки, если рассыплется немножко. Так мать подметала около этих вагонов. Некоторые немцы прогонят, некоторые разрешали. В общем, этот овёс мать приносила, его промывали и толкли. Варили кисель. И мы были сыты от этого. Благодаря этому овсу, наверно, выжили.

Мама меня иногда брала с собой подметать овёс. Помню, однажды началась бомбёжка. Наши бомбили. Тут женщина рядом. Сразу её убило. Вот это видеть страшно.

А вот такой случай. Приезжала кухня немецкая иногда. И, вероятно, они делали такую рекламу. Собирали детей, сгоняли с котелочками. Суп наливают, раздают. Мы подаём котелочек. Повар даёт нам суп. И они фотографируют всё, снимают. Я где-то там во многих архивах есть.

Ещё один раз я шла с горки. А там такой заборчик. Немецкий офицер шел с огромной овчаркой. Они по той стороне идут, а я по этой. Офицер стал овчарку на меня науськивать. И она за мной помчалась. Я от неё. Она меня свалила и укусила за спину. И этот офицер приказал собаке отстать. Она послушалась. Он меня взял, отвёл в санчасть, и мне там наложили пластырь. Вот так…

А потом немцы вдруг собрали всех, и в эшелоны погрузили. Это был, наверно, 42-й год уже. Зима. Погрузили в эшелоны и повезли неизвестно куда. Мы думали, в Германию везут, все говорили. А высадили нас в Псковской области, Струги Красные. Там деревня. Там нужно было охранять железную дорогу от партизан.

Не каждую ночь, а раз в неделю, примерно, мать уходила на 100 м железной дороги. Если на твоей стометровке будет подрыв железной дороги, приходят и всю семью расстреливают. Бабушка всегда молилась, чтобы мать вернулась.

В октябре - ноябре 43-го года немцы окружили деревню, где мы жили. Часть жителей ушла в леса к партизанам. Но мы не могли, потому что у мамы нас трое было, и ещё бабушка с дедушкой. Нас окружили - карательный отряд. Сказали выходить всем, с собой никаких вещей не брать, только одежду, какая была. У меня, например, ноги почти босые были, ещё нога проколота гвоздём. Я хромала.

Нас повели под конвоем, с собаками. Деревню сожгли, когда уходили. Каждый дом поджигали. Карательные отряды немецкие были ужасные, но половина их состава состояла из украинцев и прибалтийцев. На русском языке там многие говорили. Деревня находилась в 12 км от Струг Красных Псковской области. И нужно было эти 12 километров пешком идти по слякоти. Снег, грязь. Мама несёт Вовочку на руках, а я, хромая, иду рядом. И какой-то немец на подводе, наверно, пожалел меня. Посадил на эту подводу. Они что-то везли. Наверное, зерно, не знаю. Мешки какие-то.

Бабушка мне дала в руки узелочек с двумя иконками, завёрнутыми в полотенце. И вот, пока я эти 12 километров ехала, никуда в сторону отойти нельзя было. Я, видно, заснула и выронила узелочек. А бабушка наткнулась на эти иконки. Подняла - это наши. Одна из них сохранена. У внучки хранится. Вот такое чудо произошло.

Долго были на этой станции, меня мать разыскала. А потом опять нас погрузили в товарные вагоны и повезли. Говорили, в Германию везут. Был там отбор такой. В Германию выбирали семьи с 1-2 детьми. А семьи с тремя детьми они высадили в Паневежисе, в Литве. С близлежащих сёл приезжали хозяева, разбирали нас как работников, нужно было помогать. Видимо, немцы с этих хозяев фураж собирали. Нужно было кормить ещё и лошадей.

Нас никто не брал, потому что трое детей, и мальчик ещё еле ходил. Ему полтора или два годика было. Бабушку с дедушкой отдельно взяли. Мы сидели долго, наверное, неделю. Я помню, мы побирались, везде всё собирали. Я просила для больной сестрёнки хлебушка. Очистки какие-то собирали. Там что-то типа вокзала. Но какой там вокзал. Развалочка. Холодный, помню! Как мы выжили, я не знаю. Как-то. А сестрёночка простудилась сильно. И у неё гланды заболели очень. Температура была всё время. Когда привезли к хозяевам, она через некоторое время умерла. Потому что выжить было трудно. Потом и братишка умер маленький.

Когда хозяин повёз нас на лошади, первое, что помню, он дал хлеба. Такой душистый хлеб! Какой же был вкусный!

Мать работала в поле летом, зимой в коровнике. А я пасла гусей почти каждый день. Ну а зимой там тоже что-то делать заставляли.

Каждый месяц нас хозяева обязательно показывали немцам, вывозили в волость. Там комиссия сидела. Проверяли, все ли в наличии. Ставили всех пофамильно, и отвечать надо было. Двое умерли, так они записали, что двух уже нет. А хозяева боялись, что заберут мать в Германию. Она-то такая трудяга была - 40 лет, ещё молодая. И, первый раз, когда умерла сестрёнка, то хозяин говорит: «Давай, возьми ребёнка какого-нибудь такого же возраста, чтобы как будто твой, иначе заберут в Германию». И вот мы брали одного такого подставного ребёнка.

Литовцы кормили нас. Мать-то работала. Обязательно - хлеб, картошка. Отношение было, как к работникам, остарбайтерам. Ходили в валенках старых, ношенных-переношенных, заматывали чем-то. Калоши рваные, дырявые, всякие. Какой-то дедушка мне сделал деревянные башмаки, которые не сгибались. Жильё было с земляным полом. Лежак сделан из досок, покрыт соломой. И мы все лежали. Печка была. Топили. Тепло было, но не очень, потому что земляные полы. Мы простыли все. Я заболела корью. Братик у меня от кори умер. Корью заболел. А лечить… Там до врачей везти надо было в Паневежис – 40 километров.

Мы не видели ни сахара, ни конфет, ни сладостей никаких. А сестрёнка уже умирала, и ей так захотелось сладкой водички. Она говорит: «Нюшенька (Нюшенькой меня звала), сходи, попроси у соседей, может быть, они дадут хоть несколько кусочков сахару. Мне так хочется сладкой водички». Недалеко богатые соседи были. Я пошла к этим соседям. Там собака была злая, помню. Они дали сахару, и сестрёнка выпила. Выпила, и умерла. У неё туберкулёз был. Гланды и туберкулёз. Она застужена сильно была. Мама попросила хозяина показать доктору, хоть что-нибудь сделать. И хозяин повёз. По-моему, немецкий врач, но на русском языке говорил. И он матери сказал: «Война идёт. Не плачь. Она умрёт. Ей жить недолго осталось. Она не выживет». Мы и так уже знали, что она умирает.

Бабушка и дедушка жили километров за пять от нас. Мы иногда приходили к ним пешком. Их отдельно взяли, потому что у них внучка была. И они хоть что-то могли. Нам разрешали видеться с ними. Но уехать нельзя никуда было, конечно. Под надзором.

Когда мы с мужем в Курске работали в театре, на гастроли поехали в Вильнюс на целый месяц с театром. И я решила поехать в эти места, потому что у меня справка есть, которую прислали по запросу из архива. Всё точно написано - кто, сколько лет, фамилии, все-всё. И где мы были, деревня Ужвермине, Паневежский район. Я поехала туда из Вильнюса. Не вспомнила. Дома какие-то не такие. Деревья какие-то маленькие, а были большие, вроде. И всё не то какое-то. Я зашла в один из домов и стала рассказывать. Хозяйка по-русски немножко понимает: «А! Да! Ой, пойдём, пойдём». И повела меня к хозяину, у которого мы жили. Он уже лежал больной, но встретил приветливо. Вспомнил. «Ольга, Ольга, да, помню». Мать у меня Ольга. Я ещё гостинцы какие-то принесла. На кладбище зашла. Могилок уже никаких нет, просто положила цветочки, потому что там брат с сестрой похоронены.

А в августе 44-го года уже освободили наши солдаты. Это ликование было. Мы-то, дети, ещё как-то так, видели - радовались. Конечно, общее ликование было.

Мы сразу же, нет, чтобы там ещё побыть, поехали домой, в никуда. Поехали - то на попутках, то на каких-то товарных. Да и ехали, наверное, месяца два до дома. Бабушка с дедушкой тоже живы были, но ехали мы вдвоём с мамой. Помню, машина какая-то грузовая, гружёная, шла медленно, а все шли с котомками. Я догнала эту машину, села на ступеньку, и поехала. Меня мама так ругала! Остальные, по-моему, поколотили бы за то, что так мне захотелось проехать.

Мы приехали на своё место в Бабино. Жить негде. Какие-то немецкие блиндажи, землянки начали занимать. Жили там. Бабушка всё время, как весна началась, отправляла нас с двоюродной сестрёнкой: «Идите, крапиву рвите, щавель собирайте». И вот мы эту крапиву ели. И, наверно, благодаря этому мы выжили. Огород начали копать. Семян-то не было. Какие-то картошины доставали, разрезали, сажали. Когда посев начался, работы было много, и нам, детям, помогать пришлось.

Мать устроилась на железную дорогу в Бабино. Надо было восстанавливать. Там набирали рабочих. Она на железной дороге шпалы, рельсы клала. Целый год. Но там зато каждый день давали хлеб. И хлеб привозили такой тёплый, горячий. Эту буханку давали на всю семью - бабушка, дедушка, я, моя двоюродная сестра. На всю семью буханочку хлеба белого. А до деревни нужно было идти километра три. И однажды, пока мать шла эти три километра, она съела эту буханку хлеба. Ей просто так хотелось есть - забыла даже о том, что хлеб надо ещё кому-то принести. Вот так и пришла. И мы как все взвыли. А дедушка говорит: «Замолчите, она же работает!» На такой тяжёлой работе, конечно, ужасно.

Очень много было оставленных гранат, мин. Подрывались постоянно. Очень многие дети в деревне у нас инвалидами стали. Даже я однажды чуть не подорвалась. Река замёрзла, льдом покрылась. Снежок уже небольшой, но ещё земля видна, замороженная такая. Мальчишки все на льду стояли на речке. А я кричу: «Мальчишки, смотрите, что я нашла!» Красненькая такая, кругленькая - граната, наверное. Взрывное что-то. Я валенком отковыряла её. Это какое-то чудо, что не подорвалась. Они кричат: «Бросай сюда!» Я и бросила. Этот лёд весь разлетелся. Они бежать. Хорошо, никого там не задело. Я не докинула до них. Если бы я до них докинула, конечно, там ужас был бы. Я сама так испугалась, что прибежала домой, залезла на печку и долго не могла вылезти, потому что меня искали везде. Ой, страшно было. Вот такие последствия войны ужасные. Ещё долго-долго-долго. Даже до сих пор ещё находят что-то на нашей Родине.

Бабушка с дедушкой так и остались в этом селе жить. Потом немножко стали строиться. Там прожили жизнь, там и похоронены, в Бабино, на моей Родине.

Отец вернулся в 45-м. После войны сразу. Как только Победа. И осенью мы уже поехали в Эстонию. Там разработки сланцевые были. И вербовали людей на геологоразведку. Мы завербовались. Там дали жильё. Сытно было, в общем-то. По сравнению с тем, как здесь после войны очень тяжело было.

В 44-м году я начала в школу ходить. А школа у нас была в деревне. Все классы вместе. Два человека в третьем классе, четыре - в первом, так вот. И одна учительница была. Писали на газетах, бумаги не было. Мне было почти 9 лет - я пошла в 1-й класс. Конечно, училась хорошо. Во всяком случае, старалась. А во второй класс пошла уже в Эстонии, и там закончила 8 классов. Потом поступила в Ленинградский техникум. Замуж вышла. Потом мужа в армию взяли.

Я закончила Ленинградский обувной техникум моделирования. Работать начала в лаборатории на «Скороходе». Потом муж пришёл из армии, поступил в театральный институт в Ленинграде, 5 лет проучился на дневном. А я работала. Снимали углы везде, по всему Ленинграду. У него была стипендия, подрабатывал немножко. То снимался где-то в массовках, то газеты разносил, а я работала. Он учился у известнейшего режиссёра. Это первый выпуск Товстоногова. Их всего было 11 человек. Мужа направили в Омск. И вот в Омске я поступила на дневное отделение и окончила Омский Педагогический институт, художественно-графический факультет. В театре, в ТЮЗе работали. Там я уже работала то декоратором, то художником немножко. По-всякому. Везде поездили, по всему союзу. Работали во многих театрах. В 93-м году приехали из Эстонии в Кингисепп. Юрий Яковлевич сначала стал работать в народном театре, а потом организовал кукольный ТЮЗ. Вся жизнь прошла в театре, 56 лет вместе с мужем».

_______________________________________________

Делитесь ссылкой с друзьями!

________________________

Дорогие друзья! Подпишитесь - бесплатно! - на сайт нашей газеты «Время» - http://www.time-king.ru/ - и Вы всегда будете первыми читать интересные новости со всего света!  Как подписаться: на сайте справа вверху есть окошечко: «Подписаться» - туда надо вставить свой личный электронный адрес и нажать на слово «Подписаться».

У вас всегда под рукой электронный архив газеты «Время»!

Любое Ваше объявление, фото, стихи, проза – бесплатно!

Адрес для заявок: dilarking@yandex.ru

Среди подписчиков сайта постоянно разыгрываются конкурсы с вручением призов!